— Театр Вахтангова единственный в открытом режиме у себя на сайте в очень понятном и доступном формате выкладывает всю свою экономику. Ни один театр в России больше этого не делает. Как нам это удаётся? Театр – это то, что происходит на сцене. Когда в театре Вахтангова есть такие качественные продукты, которые делают Римас Туминас, Юрий Бутусов, Владимир Иванов, мы отталкиваемся от спектакля. Есть продукт – с ним можно работать. Если продукта нет или он направлен на очень зауженную, специфическую театральную аудиторию, то никакой широкой экономики в театре не будет. Должен быть театральный продукт, который попадает в сердце каждого зрителя (а их 1000 человек в зале присутствуют каждый день). А что значит «попадает»?

Если отбросить всю мишуру, мы с вами в театр ходим за двумя вещами: поплакать или посмеяться. Очень просто. Если у меня сегодня в зале потекла слеза в определённый момент, значит театр мне попал в сердце. Или если я смеялся так, что я вышел, и у меня, извините, живот от смеха болит. Тогда театр выполнил свою «социальную функцию», то, для чего он создан людьми. Если театр как учреждение культуры соблюдает этот баланс в репертуарной политике, если сегодня мы плачем, завтра мы смеёмся, а послезавтра нас спектакль заставляет о чём-то задуматься, тогда у театра складывается стабильная зрительская аудитория. Дальше уже вступают технологии продвижения современного театрального дела: маркетинг, позиционирование, пиар, рекламная кампания, работа со СМИ. Тогда и происходит то, что происходит с театром Вахтангова. Но в основе театра всегда стоит то, что происходит на сцене. Если это не нравится людям, то никакой пиар-кампанией, никаким продвижением, никаким маркетингом это не заменишь.

– Мы с прошлого года очень активно занимаемся социальными сетями. Что такое сегодня социальные сети? Это способ информирования и собирания своей аудитории. Мы очень активно с этого года занялись электронной коммерцией: «Яндекс директом», продажей билетов в интернете, таргетированной и баннерной рекламой. Это во-первых.
Во вторых, в театре должна быть очень широкая сеть продажи театральных билетов. Мы продаём их в интернете, у нас есть около 30 уполномоченных физических лиц, которые берут билеты в театре и ходят по городу продают их, мы работаем со всеми крупными структурами на рынке, которые занимаются продажей театральных билетов в Москве. Все эти меры, плюс столетний бренд театра – это одно из важнейших слагаемых успеха – плюс звёздный состав труппы, потрясающие спектакли, которые поставили за последние годы, – всё это создаёт ту самую «ауру» театра, его лицо, благодаря чему сегодня в театре Вахтангова просто модно быть.

Мы, кстати, на рекламу свою тратим очень мало денег – порядка 600 тыс. в месяц. Если посмотреть на масштаб рекламного рынка и рекламные бюджеты других крупных театров, это очень скромные средства. Почему? Потому что самая ценная реклама в театре – это «сарафанное радио», то есть то, что вы расскажете, когда придёте со спектакля, своим родителям или друзьям. И это самая ценная реклама, самое главное продвижение. Люди перестали обращать внимание на рекламные объявления, на крупные баннеры и билборды, люди доверяют мнению других таких же людей, которых они знают. Мы пришли к такой стадии в обществе, что мы не очень-то доверяем СМИ, мы практически вообще не доверяем рекламе, потому что понимаем, что эта реклама создана для того, чтобы нас обдурить. А когда я говорю Вам, что я вчера был там-то, мне очень понравилось, а билет стоил столько-то, вот эту информацию мы сегодня, как ни странно, ценим как наиболее важную. Поэтому самая главная линия продвижения театра – это создание театра для людей, театра для конкретного человека.

Мы стараемся, чтобы каждый зритель, который пришёл в театр, не только остался удовлетворённым спектаклем, а чтобы всё, что окружает спектакль, тоже соответствовало чаяниям и ожиданиям зрителя. Уж давайте пойдём по банальному: чтобы человеку не нахамили, когда он сдаёт одежду в гардероб, чтобы очереди не были большими, чтобы гардеробщики очень быстро работали, чтобы в туалетной комнате не пахло, была бумага, мыло, полотенца, извините за банальность – чистые туалеты. Чтобы в театре было красиво, чтобы была удобная мебель, чтобы в зале было, чем дышать, чтобы работали кондиционеры, система охлаждения зала, чтобы была полиграфическая продукция, за которую не жалко отдать деньги, чтобы в буфете был не тухлый бутерброд, завёрнутый в плёнку, а еда и напитки совершенно иного качества. И вот из этого всего складывается тот самый комфорт вокруг театра, та аура, которую мы специально создаём вокруг спектакля.

Для чего мы открываем музейные зоны и экспо-залы? Не себя потешить, а для того, чтобы зритель, если он пришёл заранее в театр, мог ознакомиться с историей театра, чтобы зритель, который вышел в антракте, не просто мог пойти в туалет и буфет, но и посмотреть что-то интересное. Из этого состоит атмосфера театра. Из этого складывается зрительское впечатление. Естественно, то, что происходит на сцене, главное. Но я всегда говорю так: если я пришёл в театр, мне нахамили в гардеробе, затем я зашёл в туалет, а там запах, как в старые времена на Киевском вокзале, никакой Сергей Маковецкий на сцене моё зрительское впечатление не перебьёт.

– Это всё то самое «продвижение» театра. Мы стараемся заинтересовать зрителя театром со всех сторон. Мы этим говорим: приходите к нам не только ради спектаклей, а приходите в театр, когда он пустует, когда там идёт деятельность, обычно скрытая от ваших глаз. Мы предлагаем сегодня нашим зрителям не только формат «ты в зале, а актёры на сцене», но и, как Вы упомянули, арт-кафе, где происходит камерное, почти интимное, доверительное общение с артистом. Более того, можно подойти потом сфотографироваться, попросить автограф и так далее. Это совершенно другая форма работы со зрителем. Экскурсии, собственная газета, розыгрыши, открытые лекции – это всё, чем мы пытаемся приманить, завоевать зрителя. Потому что все московские театры сегодня друг другу конкуренты. Мы боремся за вас, за зрителей. Эта борьба состоит из мелочей, и кто её выигрывает, в том театре случается аншлаг.

– Чудес стоит ждать. Но что такое сто лет? Всё равно главное то, что будет происходить на сцене. У театра есть определённый репертуарный план, про который пока было бы некорректно рассказывать, да пока и не нужно. Есть планы, которые более реальные. Сейчас, к примеру, у нас идёт огромная реконструкция на исторической сцене, мы меняем весь световой комплекс. Следующим летом, чтобы не останавливать театр, мы поменяем всю верхнюю механизацию сцены. Это вот дела осязаемые. Мы занимаемся к столетию установкой памятника Вахтангову у стен театра, занимаемся домом Вахтангова во Владикавказе, где он провёл первые 17 лет жизни, чтобы превратить этот дом в культурный центр и музей. У нас есть огромная программа по книгоизданию к столетию, огромные планы по созданию интерактивной экскурсии по вахтанговской Москве. Это будет променад, который будет называться «путём Вахтангова к «Принцессе Турандот»». Это пока рабочее название. Есть масса вещей, которые мы будем осуществлять в эти два предъюбилейные года. Это и огромные гастроли по России, и гастроли по миру, то есть всё то, чем театр должен заниматься. Ничего такого, что выходило бы за рамки, скажем так, «уставной» деятельности театра, мы делать не будем. Потому что театр создан для чего? Для того, чтобы каждый вечер открывать занавес. Вот этим мы и будем заниматься.

– Это очень долгий процесс, это не происходит мгновенно. До Вас у меня были наши продюсеры из Франции. Мы в сентябре в рамках столетия театра открываем огромные двухнедельные гастроли в Париже. В этих переговорах, обсуждениях, бюджетировании этого процесса мы, фактически, живём уже полтора года. Есть медиаплан, который мы ставим – план рекламной компании, которая уже идёт в Париже. На сайте театра Мариньи, в котором мы будем выступать, уже активно идёт продажа билетов. И билеты, кстати, очень неплохо продаются. С сентября пойдёт ещё более мощная реклама в социальных сетях, в прессе, на уличных носителях, в общественном транспорте. Вот так и готовимся, находим на это огромные средства, потому что это всё очень дорогостоящая история.
Это очень кропотливая работа: согласование технических райдеров, как мы завозим декорацию, как мы её ставим, монтируем, кто где живёт, кто как приезжает, кто как уезжает, как мы осуществляем перевод спектакля титрами, кто это делает, как проводится пресс-конференция, как будет идти репетиция перед спектаклем, сколько у нас есть времени на монтировку, сколько у нас есть времени на спектакль, кто будет играть в спектакле в Париже и так далее.

Кроме того, мы же не просто закрыли театр в Москве на 2 недели и поехали в Париж, мы каждый день в параллели играем спектакли на всех наших шести сценах. Это всё просчитывается такой «шахматкой» в ручном режиме, в которой пишется фамилия артиста, где он и так далее. Сведением этих графиков в театре занимается режиссёрское управление. Определяют по актёрскому составу, какие спектакли мы можем играть здесь, пока основная труппа в Париже. На основной сцене, на новой, на Симоновской, в арт-кафе. Это огромный и очень серьёзный подготовительный этап, в котором даже выделить первое, второе, третье и т.д. будет неправильно, потому что это намного сложнее.

– Конечно. Помимо спектаклей, где задействована только наша труппа, мы в рамках перекрёстного года культуры России и Греции попробовали совместный спектакль с греческим национальным театром – «Царь Эдип». Спектакль получился, поэтому мы идём на такие большие траты: на каждый спектакль привозим в Москву 10 артистов из Греции. А это, сами понимаете, 10 авиабилетов, 10 виз, 10 гостиничных номеров, суточные и прочее. Но они дают спектаклю такой неповторимый колорит. Также мы последние 4 года активно приглашаем разных иностранных режиссёров на постановки в театр. В этом нет никакого ноу-хау, это делают многие московские театры. Пробуем, ищем. В следующем году у нас будут два иностранца ставить спектакли. Потому что очень сложно найти режиссёра, с которым бы и труппа согласилась работать, и которому мы бы могли доверить историческую сцену. Это огромные затраты и огромные риски.

– Нам это даёт воздух свободы. Перемена места и обстановки очень полезна для театра, чтобы он не «бронзовел», чтобы театральное дело не превращалось в болотце. Каждый раз любые гастроли с любым спектаклем – это проверка актёров и театра в целом на крепость духа. Знаете же пословицу: «В Москве и стены помогают». Тут ты всё знаешь, во всём уверен. А когда приезжаешь в новый город – это всегда стресс, в хорошем смысле слова. Ты выходишь на публику, которая не подготовлена, и никогда не знаешь, как они примут, поймут ли. Особенно это касается зарубежных гастролей. Ну и, конечно, мы проводим параллельно с гастролями спектакли в Москве, так что для театра это также дополнительный источник дохода. И там получаем гонорары, и здесь аншлаг. Так что в период гастролей мы находимся в хорошем плюсе.

– Вся система театральной деятельности в России построена на том, чтобы театр был дотационным. Так исторически сложилось со времён советской власти. Все театры были национализированы и сделаны государственными бюджетными театрами, когда государство покрывает все расходы, связанные с твоей деятельностью. Эта система бюджетной экономики сохранилась и до наших дней. Поэтому театр Вахтангова, как и любой другой, не может покрывать свои собственные расходы, иначе цена на билеты должна взлететь в три раза. И тут сразу вопрос: кто за такие деньги будет ходить в театр? Государство в своей социальной политике несёт культурную функцию. Государство, условно говоря, доплачивает нам некие суммы бюджетного финансирования за то, чтобы мы каждый вечер открывали занавес для людей, чтобы цены на билеты были более-менее доступны. Оно дотирует нашу деятельность, требуя от нас, чтобы в зале был аншлаг, чтобы к нам ходила публика, чтобы спектакли были интересные.

В совокупном бюджете 40 % нам даёт государство, 60 % мы зарабатываем сами. Если мы представим на секундочку, что мы уходим из государственного сектора, отказываемся от финансирования, перестаём получать средства на содержание здания, на частичную зарплату, на оплату налогов, на коммунальные услуги, то мы должны будем свои расходы сократить на 40%. Вот и всё. Какие-то театры в России просто будут вынуждены закрыться. Особенно театры в регионах, которые не могут обеспечить себе даже минимальный уровень самообеспечения. Потому что это не Москва, не Петербург, не Екатеринбург, где у людей есть деньги, чтобы платить за билеты достаточно высокую цену. Поэтому театры в России исторически дотационные.

В театре нет прибыли и нет убытков. Что такое прибыль? Это когда по итогам финансового года у нас на счету остались какие-либо деньги от нашей уставной деятельности, и мы их разделили между всеми бенефициантами этого дела: учредителями, хозяевами бизнеса, акционерами. В театре этого не происходит. Если у нас и остаются какие-то деньги, то они просто переходят остатком на следующий год. Мы их не делим между актёрами, директором и худруком. Да, театр – это искусство, искусство дорогое, элитное. Поэтому практически нигде в мире театр с постоянно действующей труппой, с таким большим и красивым зданием не может быть самоокупаемым. Иначе он будет недоступен для людей. Тогда зачем нужен театр, в который я не могу пойти, потому что у меня нет денег?

– Есть задачи, которые тебе нужно каждый день решать. Я понимаю, что я должен это сделать, что кроме меня это никто делать не будет. Ну а как иначе? Или мы делаем большое дело, или мы его не делаем. Или мы можем это делать, или не можем. Кто может – делает. Кто не может – отходит в сторону. Сама жизнь ставит перед тобой задачи, которые ты тянешь, как в известной картине Репина «Бурлаки на Волге». И коли ты пришёл в этот кабинет, ты обязан этот груз на плечах тащить, а если не можешь тащить – встать и уйти. Или делаем, или не делаем. Больше ничего. Я не пью таблетки, какие-то стимуляторы, энергетики. Видимо, от природы у меня пока есть силы, я могу это. Конечно, я тоже себе отдаю отчёт, что, наверное, когда-нибудь этой силы и внутренней энергии у меня будет меньше. Но я надеюсь, что к тому времени мы сделаем всё, что нужно сделать в театре. Хотя такого никогда не будет. Театр такая вещь, которая каждый день ставит новые задачи.